Первый этап становления похоронной индустрии — это почти тысячелетний период, начиная с темных веков раннего Средневековья и до Реформации в XVI веке, когда Мартин Лютер написал свои «95 тезисов». На протяжении почти 10 веков вся социальная жизнь Европы находилась под прямым влиянием Римско-католической церкви. Она управляла третью пахотных земель Европы, участвовала в политической жизни и в разрушительных войнах наравне с феодалами, регулировала торговлю, а ее представители были самым образованным сословием (Колесницкий 1986). Неудивительно, что на протяжении всего этого времени католическая церковь не только формировала картину мира средневекового человека, рассказывая ему о жизни и смерти, но занималась и административной стороной этого вопроса: проводила похороны и обладала монопольным правом на содержание погостов.

Проститутки, ярмарки и драки: церковные погосты в Средние века

Кладбища в Средние века всегда были связаны с местным церковным приходом. Эта практика сложилась еще в VII веке, когда святой Куберт Линдисфарнский (королевство Нортумбрия, современная Англия) получил разрешение от Папы отдавать во владение церкви специальные места для погребения умерших христиан [4] . В этом он, вероятно, подражал уже ранее существовавшей практике монашеских орденов и первых христиан, которые всегда хоронили умерших братьев в стенах своей обители и при храмах. Размещая могилы за высокими стенами монастырей и храмов, они не только символически связывали в единую общность живых и мертвых, но и охраняли могилы своих собратьев от разорения. Христиане, отвергавшие кремацию [5] и не имевшие кладбищ за стенами собственных общин, моментально окружили себя большим количеством захоронений. Возможно, поэтому римский император Юлиан Отступник уже в IV веке сетовал, что «христиане весь мир заполонили мертвецами и могилами» (Сорочан 2013: 97). Практика объединения кладбища и пространства общины (храма) довольно быстро распространилась, и уже в VIII веке погребение в границах прихода стало повсеместным.

Несмотря на естественный страх, которые внушали разлагающиеся останки, церковные погосты были не только привычной частью физического и культурного ландшафта церкви, но и естественным и даже логичным продолжением самого храма: смерть и мертвое тело занимали в христианском мировоззрении центральное место. Так, структурно продолжая мифологический архетип умирающего и воскресающего бога [6] , в центре христианской космогонии находится распятый бог — Иисус Христос на деревянном кресте. Изображение физически умерщвленного бога является основным символическим элементом церковного пространства, подчиняя себе все остальные элементы.

Средневековый человек жил в постоянном ожидании близкого конца света, скорой смерти и посмертных физических мук — ад был неразрывно связан с физическими страданиями. Каждый средневековый храм украшала красочная роспись, известная как «Пляска смерти» или «Трое мертвых и трое живых». Эти иконографические сюжеты служили напоминанием о неизбежности смерти и равенстве всех перед конечностью бытия [7] . Храмы украшали мозаики, изображающие Страшный суд и адские муки, с растерзанными человеческими телами, подвергающимися ужасным пыткам. Подобные картины обычно помещались на выходе из храма и служили напоминанием о губительных страстях, подстерегающих малодушного грешника повсюду, и о последующем вечном наказании.

Каждый монастырь или приход стремился завладеть мощами святых и поместить их на видное место. Святые останки являлись объектом поклонения, из них даже делались амулеты. Аарон Гуревич отмечает, что масштабы поклонения мощам в средневековом обществе были настолько широки, что иногда от обладания теми или иными останками зависела судьба целой деревни или города [8] . Желание обладать мощами становилось причиной не только открытых конфликтов между рядовыми христианами, но иногда даже служило мотивом убийства почитаемого святого — все ради получения реликвий (Гуревич 1990).

Поэтому вполне логично, что и могилы простых христиан не были скрыты от глаз или спрятаны за высокие стены и гробницы, а располагались рядом со зданием храма и даже внутри него. Можно сказать, что храм и прилегающее к нему пространство являлись большой могилой, где покойники присутствовали буквально везде: в качестве захоронений, мощей святых, героев настенных мозаик. Поэтому и кладбища не представлялись принципиально другим пространством, каким-либо образом отличным от общецерковного. Филипп Арьес отмечает: «Кладбища, которые для древних были местом скверны, чем-то нечистым, рассматривались теперь христианами как средоточие сакрального, публичного, неотделимого от людского сообщества. Античная оппозиция мертвого и сакрального была, следовательно, не столько снята, сколько перевернута: само присутствие мертвого тела христианина создавало вокруг него пространство если не всецело сакральное, то по крайней мере — по тонкой дефиниции епископа Дюрана Мендского (XIII в.) — религиозное» (Арьес 1992: 64) [9] .

Кладбища были не только частью церковного пространства, но и частью города. Например, городские ярмарки устраивались прямо в церковном дворе, где и располагался погост. Это стало возможным, потому что торговцы искали покровительства церкви, которая за небольшую плату допускала их на свою территорию и тем самым оказывала протекцию. Торговые ряды с овощами и свежей выпечкой располагались между одинокими крестами и братскими могилами. В Средние века на погостах пили вино и играли в азартные игры. Там же устраивали театрализованные представления по мотивам Священного Писания — мистерии. Как правило, подобные представления показывали после воскресной мессы во дворе храма. Здесь же проходило и отправление правосудия: судебные заседания и поединки, испытания, ордалии. Жанну Д'Арк, например, судили в Руане на кладбище Сент-Уан (Скакальская 2007: 230–236).

Кладбища являлись информационными центрами: именно здесь население оповещалось о решениях городских властей, новых законах и указах; тут же совершали всевозможные сделки: обмены, дарения, продажи и т. п. (Козьякова 2002). Даже в наше время можно увидеть пристроенную к стене собора во французской Вьенне каменную кафедру, с которой ранее оглашались важные сообщения. Она была обращена к местному кладбищу, ныне, правда, несуществующему. На кладбищах находилось место и для плотских утех: в 1186 году, по свидетельству Гийома Бретонского, на кладбище Невинноубиенных младенцев процветала проституция (Арьес 1992). Мартин Лютер так описывает средневековые кладбища конца XV века: «Но что такое наше кладбище сейчас? Это четыре или пять тропинок, по которым люди ходят туда-сюда, сокращая путь между городскими кварталами; два или три торговых прилавка. Нет в городе более шумного места, чем церковный двор и погост. Люди и даже скот бродят тут день и ночь. Это уничтожает любое уважение и почтение к могилам и к людям, здесь погребенным» (Koslofsky 2000: 47).

Надо сказать, что кладбища содержались довольно скромно [10] . Захоронения были неглубокие, покойников клали в несколько слоев. Часто для новой могилы разрывали совсем недавнее захоронение, и тогда из земли показывались гниющие останки недавно умерших. Например, во французском Авиньоне, когда местная речушка вышла из берегов, кладбище затопило, на поверхность всплыли сотни человеческих останков, которые еще долго плавали по городу, пока весенний паводок не спал (Rollo‑Coster 2016: 19). «Посреди этой сутолоки совершались захоронения, раскапывались могилы, извлекались из земли еще не разложившиеся до конца трупы. Даже в сильные морозы почва кладбища источала зловоние» (Арьес 1992: 88).